Личный лекарь Грозного царя - Страница 27

По пути зашел к Ходкевичу – тот уже вполне бодро ел жидкую кашку и начал говорить о том, что пора ему меня покинуть. Что я ему и пообещал через пару дней. В операционной воевода уже лежал на операционном столе, накрытый холстиной, уставившись в светильник над головой.

Пока я мылся, помощники сделали все что нужно. Я надел очки с опускающимися большими линзами и начал мытье рук. Когда подошел к столу, воевода уже спал.

После удара саблей слегка задетое ею веко правого глаза неправильно зажило и срослось с нижним, сейчас мне предстояло разделить их, и, собственно, больше ничего не надо было делать. Взяв в руки маленький скальпель, я осторожно, стараясь не задеть роговицу, разделил сросшиеся веки. Пришлось поработать еще немного над нижним веком, чтобы его впоследствии не вывернуло, несколько мельчайших швов – и операция закончена. На глаз наложена повязка с небольшой прокладкой между веками, чтобы ничто нигде вновь не срослось.

Наркоз был неглубоким, и Поликарп Кузьмич проснулся минут через двадцать. Я еще даже не успел переодеться, так как отвечал на вопросы своих ассистентов.

Он возмущенно закряхтел, и мои парни побежали отвязывать его от стола.

– Сергий Аникитович, так что, сделал уже все?

– Сделал, сделал, Поликарп Кузьмич, да только повязку пришлось положить. Сам ее не снимай, завтра посмотрим, как там дела.

Поликарп Кузьмич был, похоже, возмущен, что ему сразу не удалось посмотреть на результаты операции, но ничего сделать не мог.

Еще не отойдя от наркоза, он спросил:

– Сергий Аникитович, знаю я, ты Ходкевича лечишь. Как бы мне его повидать? Мы с ним сколько раз друг против друга стояли. Так теперь можно бы обсудить, кто кого больше раз побил.

Я подумал: «Вот ведь военная кость, только соображать начал – уже надо военные дела обсуждать, до операции небось ни о чем другом не думал».

– Поликарп Кузьмич, так он рядом, вон в той палате лежит, ты погоди, я спрошу у него, может, и не захочет со старым противником разговаривать.

– Спроси, спроси, – ухмыльнулся старый вояка, – еще как захочет.

Я зашел к Ходкевичу:

– Ян Геронимович, тут у меня гость – старый знакомец, бывший воевода Торжка Плещеев Поликарп Кузьмич, – хочет он вспомнить битвы прошлые, где вы друг против друга стояли. Так как, поговоришь с ним?

– А, Плещеев, пусть заходит – сейчас напомню, сколько раз я ему задницу надрал.

– Так вы это, Ян Геронимович, тут друг друга не поубиваете? Мужи вы сейчас болезные оба, долго ли до беды?

– Не боись, Аникитович, мы мирно побеседуем, повспоминаем, как молодыми были.

Я вышел и сообщил воеводе, что Ходкевич его ждет, и заодно спросил, как прошли его сегодняшние мытарства в Кремле.

– Так с твоей помощью челобитная написана и отдана. Через два дня должны известить, когда Иоанн Васильевич меня видеть изволит.

Оставив двух старых противников обсуждать прошедшие битвы и планировать следующие, сам собрался идти к себе, когда меня остановил Кошкаров:

– Сергий Аникитович, надо бы поговорить серьезно.

Я собирался вообще-то обедать, с утра крошки во рту не было. Во дворце для меня пробовальщиков не было, это я пробовал почти каждый день лекарства, которые делал Арент. Хорошо хоть не заставляли пробовать царскую еду. А врагов было у меня предостаточно. Просто на время они притихли, понимая, что, пока я в фаворе, никто их слушать не будет, но не дай бог, если что не так: конец тогда Щепотневу.

Я пригласил Кошкарова за стол, и вскоре мы сидели и на пару стучали ложками. Утолив первый голод, я сказал:

– Ну что, Борис, сказать хотел?

Тот встал, закрыл двери в палату:

– Сергий Аникитович, снова за свое? Совсем не бережешься. Хочешь, скажу, сколько у меня уже по-тихому татей прикопано? А ведь все по твою душу. Конечно, ты мне много помог, чтобы охрану организовать, – сказал он с трудом последнее слово, – но так не опасаться, как ты делаешь, нельзя. Ведь договорились, что, когда на коне, ты тегиляй надевать будешь. Для чего тебе мастера на него железо подшивали? А вечор мои лучника взяли. Так когда этого татя с крыши скинули, его кто-то из самострела успел пристрелить.

– Так что же делать, Борис, не выведешь же всех врагов!

– А надо, – жестко сказал Кошкаров, – каленым железом их выжечь всех. Я тут кое-что выяснил – у меня в подвале второй день на цепи один сидит, страдалец. Вот вечерком пойдем со мной, не все мне да Гришке немому его песни слушать.

Гришку немого Кошкаров привез с собой, его друг и личный палач был спокойным, незаметным человеком. Но предан он был Кошкарову как собака. В свое время был он пойман разъездом казанских татар и, прилично зная татарский, столько им наговорил хорошего во время пыток, что они плюнули на все сведения и отрезали ему язык. Кошкаров отбил своего приятеля, по-тихому перерезав всех его мучителей. Потом отвез полумертвого Гришку к лекарю. Никто не думал и не надеялся, но тот выжил. Пережитые страдания сделали его совершенно безбашенным, и он у Кошкарова после этих событий исполнял роль палача.

Свою команду мой безопасник вышколил до совершенства. Но пытать людей могли далеко не все. Меня же всегда удивляло, что такой человек, как немой, очень любил животных, собаки, как и дети, ходили за ним табуном по двору, хотя дворня Гришку изрядно побаивалась, пусть тот никогда ни с кем даже не ссорился. А моя бывшая кормилица, когда его видела, все крестилась и шептала молитвы. Мне все это не нравилось, но с волками жить – по-волчьи выть. Не бегать же все время к царю и жаловаться, что плохие бояре или англичане мне жить не дают.