Личный лекарь Грозного царя - Страница 28

«Si vis pacem para bellum», – подумал я, когда Кошкаров первый раз сообщил, что у него есть свой пыточных дел мастер. Этих убийц и шпионов никто сюда не звал, так что пусть выкладывают все, что знают.

– Так, Борис, надо бы его в Разбойный приказ передать, пускай он там все говорит.

– Сергий Аникитович, давай мы его вначале сами поспрошаем, кто послал да что говорил, сколько обещал. Гришка мой большой специалист, не то что мясники в приказе, на тате этом ни единой ранки не останется. В Разбойном приказе людишки разные обитают, глядишь, и преставится наш тать ненароком. А так хоть узнаем, кто на тебя опять обиды накопил, соседи-то твои, посмотри, с одной стороны двор Аглицкий, с другой стороны – на Зарядье у Никиты Романовича подворье такое, что полк стрелецкий требуется, чтобы его взять. И тебе нужно такое же делать: о твоем богатстве по Москве слухи ходить начинают. А вот о силе твоей никто ничего не говорит. Никита Романович Захарьин-Юрьев боярин расторопный, но вот со Щелкаловым они дружбу водят – им, я так думаю, не по нраву твое возвышение, тем более что помнят они о Бельских и Годуновых. Не понять им, что не думаешь ты о них, боятся, считают, что так же в опалу могут попасть али вообще головы лишиться. Тем более что Никита Романович с осени в Москве проживает, собирался Батория воевать, да не получилось, так что есть время другими делами заняться, – многозначительно закончил Кошкаров.

– Хорошо, хорошо, уговорил, Борис, пойду с тобой, хотя и не люблю я на мучения человеческие смотреть.

– А мне, думаешь, Сергий Аникитович, нравится на них смотреть? Я потом всю ночь перед иконой заступницы нашей Девы Пречистой молюсь, чтобы простила меня, грешного.

Остаток дня я провел в беседах со своим гостем: благодаря Кошкарову мы могли вести хоть какой-то диалог. Вечером Тихо Браге переоделся в парадную одежду и отбыл в Кремль в сопровождении десятка охранников.

После ужина я сказал Ирине, что мне надо еще кое о чем побеседовать с главой охраны, и вышел из дома. Борис повел меня к своему местопребыванию – отдельному каменному флигелю, где у него была своя, выражаясь современным языком, штаб-квартира. Еще когда он выбирал себе место, увидев, что во флигеле есть большой подвал из нескольких помещений, остановился на нем. Да и я, когда увидел подвал с несколькими камерами и вмазанными там железными кольцами для кандалов, подумал, что мой официальный отец окольничий Аникита Иванович для царя занимался не очень благовидными делами.

Мы спустились по мрачному сырому коридору и вошли в подвал, низкие сводчатые его потолки тоже были сыроваты – все-таки близкое соседство с Москвой-рекой давало себя знать. В подвале у стола сидел Гришка, ожидая нас, больше никого не было. Увидев нас, он встал и открыл дверь в следующую палату – дверь была сделана из толстых дубовых плах и поэтому почти не пропускала звуков.

За дверью была темнота. Вошел Гришка с горящей в подсвечнике свечой. В тусклом свете было видно небольшое помещение, голый пол с кучей соломы и лежащий человек в железном ошейнике, с тянущейся от него к стене железной цепью. Гришка подошел к стене и начал крутить какое-то колесо. Загремела цепь, таща за ошейник узника. Тот ошалело вскочил, протирая глаза. Через минуту он уже был притянут к стене вплотную. Палач ловко прикрутил ему ноги и руки к той же стене такими же цепями, и молодой парень практически был распят на древней каменной кладке.

После этого Гришка молча вытащил огромный нож и, разинув рот, замычал, показывая ему уродливый обрубок языка.

Парень завизжал и начал дергаться в цепях, а наш палач медленно подходил к нему и, неожиданно сдернув его порты, схватил за половые органы и резко провел ножом по коже, парень завизжал еще сильнее и неожиданно обмяк, по его бедру со стороны пореза медленно потекла струйка крови.

Тут в дело вступил Кошкаров – он оттеснил в сторону Гришку и похлопал парня по щекам, а затем окатил его из ведра водой, в которой плавали небольшие льдинки. Наш узник открыл глаза.

– Гришка, мать твою, – неожиданно зло заорал Борис на палача, – ты что, собака, делаешь, тебе кто разрешил уродовать парня?! Эй, парень, ты как? – уже спокойнее он обратился к пленнику. – Не успел этот гад у тебя ничего отрезать? Да ты не бойся, мы ему ничего не дадим с тобой сделать. Ты же человек понимающий, все нам расскажешь и пойдешь себе домой, тихо-мирно, к матушке с батюшкой. Тебя хоть как звать-то?

– Мироном, дяденька, меня зовут, – прошептал узник, боязливо косясь на Гришку, который продолжал ухмыляться и крутить нож в руке.

Я стоял, смотрел и думал: «Вот, оказывается, еще когда началась игра в плохого и хорошего полицейского, а я Борису советы хотел давать…»

– Но только ты смотри все нам расскажи, а то даже я не смогу этого изверга удержать, разозлится совсем – и нас еще покалечит с тобой вместе. Ну давай, давай говори, кто послал, зачем, что здесь должен был сделать? – настойчиво внушал Борис.

И пленник запел. Рассказал он, что холоп боярина Никиты Захарьева и что вызвал его вчера ключник Никодим и сообщил: «Ты, Мирон, парень шустрый. Дело опасное есть, в самый раз для тебя, если сделаешь – быть тебе в серебре. Надо на подворье к боярину Щепотневу попасть и во все колодцы порошок колдовской насыпать».

Он также рассказал, что очень испугался и начал отказываться, но ключник его припугнул, что теперь уж никак, знает он теперь это дело и живым отсюда не выйдет, если не выполнит поручения.